Несколько лет назад в автобиографии Олауды Эквиано, которую я тогда переводил, мне попалось закавыченное выражение carved in ebony. Поиски привели к книге Томаса Фуллера (1608−1661), показавшейся настолько интересной, что я не мог удержаться от перевода. Прав я был, предположив, что выражение восходит именно к ней, или нет, но теперь «Небесное и земное» вышло в издательстве «Алетейя» и Томас Фуллер наконец заговорил по-русски.
Как обычно бывает с авторами такой далекой эпохи, а тем более любящими образность, как Фуллер, потребовался не столько перевод, сколько расшифровка — скрытых цитат, аллюзий, намеков, бытовых и исторических реалий, — доставившая мне не меньшее удовольствие, чем сам перевод, и вылившаяся в сотни примечаний не менее интересных, чем сама книга.
Предваряющая ее биография Фуллера начинается словами Кольриджа: «Никто другой из литераторов, исключая Шекспира, не вызывает во мне такого же ощущения чуда, как Томас Фуллер, настолько любая из способностей или сочетание способностей, которые он имел и выказывал, превосходят мыслимое для одного человека. Стержень же его ума составляло остроумие. Это был первоэлемент, фундамент, материал, с которым он работал, и именно это обстоятельство лишило его заслуженного признания за практическую мудрость суждений, за красоту и разнообразие истин, в которые он облекал эту основу. Фуллер был неизмеримо более здравомыслящим и наименее предубежденным из великих людей своего века, породившего их целую плеяду. Он был весьма плодовитым автором, однако едва ли будет преувеличением сказать, что во всех его многочисленных книгах, посвященных такому множеству разнообразных предметов, не найдется и страницы, на которой каждое третье предложение не годилось бы для поговорки или афоризма».
Помещу здесь цитату, с которой все началось, и главу, к которой может восходить метафора Эквиано:
«Разве недостаточно причин, которыми можно объяснить очевидно приниженное положение африканцев без допущения о том, что всеблагой Господь воздержался от наложения печати разума на свой образ и подобие лишь по той причине, что он «высечен в эбене?».
ХОРОШИЙ МОРСКОЙ КАПИТАН
По военной части он то же, что уже описанный нами солдат, от коего отличается лишь некоторыми морскими особенностями, каковыми мы теперь и займемся. Представим, что наш капитан назначен на военный корабль, отменно вооружен и снабжен припасами и каперским свидетельством, и посмотрим, как он оправдывает свое звание.
1. Чем большей властью он облечен, тем внимательнее к тому, чтобы ее не превысить. Ведь капитан корабля — царь и верховный судья, чьи решения в делах гражданских и уголовных не подлежат обжалованию и редко подвергаются пересмотру судебными органами на суше, какой бы ущерб ни потерпели от него в море его люди.
2. Он тщательно следит за соблюдением Господнего дня. Пускай не возвещается он для верующих колокольным звоном, точные часы хранятся прямо в его сердце. Сэр Фрэнсис Дрейк за трехлетнее плавание вокруг света сбился всего на один день, что вряд ли можно считать большой ошибкой за столь долгое время. Скорее приходится бояться, что иной капитан, пренебрегая Воскресным днем, будет еженедельно терять по дню, то есть каждый седьмой.
3. Он равно богобоязнен и в разгар шторма, и когда он уже позади, не вопия о милосердии и не впадая в косноязычие, когда надлежит вознести благодарность. Иные же моряки спокойны посреди буйства стихии и буйствуют, когда она спокойна, не уставая сыпать проклятиями. Ведь в бурю приходит черед преисполниться верой и тем, чья набожность не более чем порыв ветра: стихнет — и конец благочестию.
4. Многажды избегнув опасности, он не становится столь самонадеян, чтобы искать ее самому, уподобляясь морякам (чьи сердца будто сделаны из скал, мимо которых они так часто проплывают), столь привыкающим к близости смерти, что перестают о ней помышлять. В плаваниях они примечают, что в тропиках на подходе к экватору намного жарче, чем на самом экваторе, и сходным образом заключают, что ожидание и приготовление к смерти ужаснее ее самой, и посему начинают безрассудно ее презирать.
5. Самое ценное, что он обретает, захватывая трофей — жизни людей, а среди них случаются дикари или негры. Некоторые имеют обыкновение выкидывать их за борт, полагая, что тем и делу конец, ведь рыбы немы и не болтают. Но убийство не так легко утопить, как человека. Что же! Разве единокровный брат не родня? У дикаря нет матери-церкви, но есть отец-Создатель, и Он взыщет за невинную кровь. Однако наш капитан во всех полагает подобие Божье — высечено оно в эбене или слоновой кости, и даже в чернейшем из мавров видит образ Царя Небесного.
6. При дележе добычи он не забывает никого из приложивших руку к взятию, не оставляет бедных моряков ни с чем, уделив ошметки и забирая все ценное. При наступлении мирного времени он спокойно возвращается домой, не принимаясь за ремесло пиратов, этих худших морских хищников и дьявольских корабельных крыс.
7. Плавания он совершает не только для прибыли, но также ради чести и познания, а также открытия новых земель подобно достославному Петру Колумбу. До него Геркулесовы столпы, в действительности являющиеся пупом мира, считались его ступнями и крайними пределами, и мир заканчивался посередине, покуда не расширился успехом Колумбовых трудов.
Primus ab infusis quod terra emerserat undis
Nuncius adveniens ipsa Columba fuit.
Occiduis primus qui terram invenit in undis
Nuncius adveniens ipse Columbus erat.
Когда наконец показалась земля из пучины,
Вестницей первой к Ковчегу явилась Голубка.
Когда объявилась на западе суша в пучине,
Вестником новых земель сам Колумб к нам явился.
Так и наш морской капитан стремится усовершенствовать начатое другими. Ему оскорбительно сознавать, что мы, занимающие в общечеловеческом доме гостиную (каковой он почитает Европу), не имеем никакого понятия о прочих помещениях того же дома, так что мир едва ли успеет познать самого себя прежде, чем рассыплется в Судный день.
8. Вседневно наблюдает он Божьи чудеса, отдавая им должное. Скажите, о вы, натуралисты, кто положил первые границы приливам и отливам, «доселе дойдешь и не перейдешь»? Отчего вода не возвратила себе права на землю и высота ее такова и не выше? Откуда взялась соль, и кто первым выварил ее, придав такую горечь? Когда ветер превосходит силу бури, превращаясь в бешеный ураган, кто приводит его в разум, заставляя вновь впасть в дремоту? Кто сотворил могучих китов, плавающих в море воды, в то время как внутри них плавает море масла? Кто научил воду воспроизводить земные создания и обезьянить сушу, делаясь конюшней для морских коньков, хлевом для морской коровы, свинарником для морской свиньи, конурой для морской собачки? Откуда в море янтарная смола, сыскать которую куда проще, чем познать ее природу? Не Господь ли был первый кораблестроитель? И не от чресл ли Ноева ковчега (или, скорее, от его ребер) пошли все корабли, ибо кто еще мог набраться смелости сколотить несколько кривых досок, воткнуть стоймя палку, привязать тряпку и пуститься в океан? Как впервые соприкоснулись два магнитных камня? Когда впервые воспылал магнит такой тягой к северу, предпочтя его холодный климат сладостному востоку, или плодородному югу, или западу? Как вышло, что камень знает больше человека и умеет отыскивать путь в тумане? Всё это люди по большей части относят на счет occulta qualitas, сетуя, что комната черна, тогда как на самом деле глаза их слепы. Поистине, все сие — Божьи чудеса, а дивнейшее диво — тот моряк, что видит их денно, но по причине непроходимой глупости не обращает внимания, не восхищается и не испытывает ни малейшей благодарности.
Как обычно бывает с авторами такой далекой эпохи, а тем более любящими образность, как Фуллер, потребовался не столько перевод, сколько расшифровка — скрытых цитат, аллюзий, намеков, бытовых и исторических реалий, — доставившая мне не меньшее удовольствие, чем сам перевод, и вылившаяся в сотни примечаний не менее интересных, чем сама книга.
Предваряющая ее биография Фуллера начинается словами Кольриджа: «Никто другой из литераторов, исключая Шекспира, не вызывает во мне такого же ощущения чуда, как Томас Фуллер, настолько любая из способностей или сочетание способностей, которые он имел и выказывал, превосходят мыслимое для одного человека. Стержень же его ума составляло остроумие. Это был первоэлемент, фундамент, материал, с которым он работал, и именно это обстоятельство лишило его заслуженного признания за практическую мудрость суждений, за красоту и разнообразие истин, в которые он облекал эту основу. Фуллер был неизмеримо более здравомыслящим и наименее предубежденным из великих людей своего века, породившего их целую плеяду. Он был весьма плодовитым автором, однако едва ли будет преувеличением сказать, что во всех его многочисленных книгах, посвященных такому множеству разнообразных предметов, не найдется и страницы, на которой каждое третье предложение не годилось бы для поговорки или афоризма».
Помещу здесь цитату, с которой все началось, и главу, к которой может восходить метафора Эквиано:
«Разве недостаточно причин, которыми можно объяснить очевидно приниженное положение африканцев без допущения о том, что всеблагой Господь воздержался от наложения печати разума на свой образ и подобие лишь по той причине, что он «высечен в эбене?».
ХОРОШИЙ МОРСКОЙ КАПИТАН
По военной части он то же, что уже описанный нами солдат, от коего отличается лишь некоторыми морскими особенностями, каковыми мы теперь и займемся. Представим, что наш капитан назначен на военный корабль, отменно вооружен и снабжен припасами и каперским свидетельством, и посмотрим, как он оправдывает свое звание.
1. Чем большей властью он облечен, тем внимательнее к тому, чтобы ее не превысить. Ведь капитан корабля — царь и верховный судья, чьи решения в делах гражданских и уголовных не подлежат обжалованию и редко подвергаются пересмотру судебными органами на суше, какой бы ущерб ни потерпели от него в море его люди.
2. Он тщательно следит за соблюдением Господнего дня. Пускай не возвещается он для верующих колокольным звоном, точные часы хранятся прямо в его сердце. Сэр Фрэнсис Дрейк за трехлетнее плавание вокруг света сбился всего на один день, что вряд ли можно считать большой ошибкой за столь долгое время. Скорее приходится бояться, что иной капитан, пренебрегая Воскресным днем, будет еженедельно терять по дню, то есть каждый седьмой.
3. Он равно богобоязнен и в разгар шторма, и когда он уже позади, не вопия о милосердии и не впадая в косноязычие, когда надлежит вознести благодарность. Иные же моряки спокойны посреди буйства стихии и буйствуют, когда она спокойна, не уставая сыпать проклятиями. Ведь в бурю приходит черед преисполниться верой и тем, чья набожность не более чем порыв ветра: стихнет — и конец благочестию.
4. Многажды избегнув опасности, он не становится столь самонадеян, чтобы искать ее самому, уподобляясь морякам (чьи сердца будто сделаны из скал, мимо которых они так часто проплывают), столь привыкающим к близости смерти, что перестают о ней помышлять. В плаваниях они примечают, что в тропиках на подходе к экватору намного жарче, чем на самом экваторе, и сходным образом заключают, что ожидание и приготовление к смерти ужаснее ее самой, и посему начинают безрассудно ее презирать.
5. Самое ценное, что он обретает, захватывая трофей — жизни людей, а среди них случаются дикари или негры. Некоторые имеют обыкновение выкидывать их за борт, полагая, что тем и делу конец, ведь рыбы немы и не болтают. Но убийство не так легко утопить, как человека. Что же! Разве единокровный брат не родня? У дикаря нет матери-церкви, но есть отец-Создатель, и Он взыщет за невинную кровь. Однако наш капитан во всех полагает подобие Божье — высечено оно в эбене или слоновой кости, и даже в чернейшем из мавров видит образ Царя Небесного.
6. При дележе добычи он не забывает никого из приложивших руку к взятию, не оставляет бедных моряков ни с чем, уделив ошметки и забирая все ценное. При наступлении мирного времени он спокойно возвращается домой, не принимаясь за ремесло пиратов, этих худших морских хищников и дьявольских корабельных крыс.
7. Плавания он совершает не только для прибыли, но также ради чести и познания, а также открытия новых земель подобно достославному Петру Колумбу. До него Геркулесовы столпы, в действительности являющиеся пупом мира, считались его ступнями и крайними пределами, и мир заканчивался посередине, покуда не расширился успехом Колумбовых трудов.
Primus ab infusis quod terra emerserat undis
Nuncius adveniens ipsa Columba fuit.
Occiduis primus qui terram invenit in undis
Nuncius adveniens ipse Columbus erat.
Когда наконец показалась земля из пучины,
Вестницей первой к Ковчегу явилась Голубка.
Когда объявилась на западе суша в пучине,
Вестником новых земель сам Колумб к нам явился.
Так и наш морской капитан стремится усовершенствовать начатое другими. Ему оскорбительно сознавать, что мы, занимающие в общечеловеческом доме гостиную (каковой он почитает Европу), не имеем никакого понятия о прочих помещениях того же дома, так что мир едва ли успеет познать самого себя прежде, чем рассыплется в Судный день.
8. Вседневно наблюдает он Божьи чудеса, отдавая им должное. Скажите, о вы, натуралисты, кто положил первые границы приливам и отливам, «доселе дойдешь и не перейдешь»? Отчего вода не возвратила себе права на землю и высота ее такова и не выше? Откуда взялась соль, и кто первым выварил ее, придав такую горечь? Когда ветер превосходит силу бури, превращаясь в бешеный ураган, кто приводит его в разум, заставляя вновь впасть в дремоту? Кто сотворил могучих китов, плавающих в море воды, в то время как внутри них плавает море масла? Кто научил воду воспроизводить земные создания и обезьянить сушу, делаясь конюшней для морских коньков, хлевом для морской коровы, свинарником для морской свиньи, конурой для морской собачки? Откуда в море янтарная смола, сыскать которую куда проще, чем познать ее природу? Не Господь ли был первый кораблестроитель? И не от чресл ли Ноева ковчега (или, скорее, от его ребер) пошли все корабли, ибо кто еще мог набраться смелости сколотить несколько кривых досок, воткнуть стоймя палку, привязать тряпку и пуститься в океан? Как впервые соприкоснулись два магнитных камня? Когда впервые воспылал магнит такой тягой к северу, предпочтя его холодный климат сладостному востоку, или плодородному югу, или западу? Как вышло, что камень знает больше человека и умеет отыскивать путь в тумане? Всё это люди по большей части относят на счет occulta qualitas, сетуя, что комната черна, тогда как на самом деле глаза их слепы. Поистине, все сие — Божьи чудеса, а дивнейшее диво — тот моряк, что видит их денно, но по причине непроходимой глупости не обращает внимания, не восхищается и не испытывает ни малейшей благодарности.
